Димка сидит и внимательно слушает рассказы распечатанные, без картинок, но так пробирают они душу

7 мая 2014, 22:08

«Мы клянёмся всё время бить фашистов, по-всякому вредить им. Мы будем мстить за расстрелянных и замученных женщин, детей, стариков. Кровь за кровь! Никто из нас не испугается, не отступит и не изменит. За измену и трусость – смерть».

ВЕРБОВКА, 1942 год

События описанные в этом рассказе не вымысел, они происходили на самом деле, в 1942 году. Шла Великая Отечественная война, немецко-фашистские захватчики, рвались к Сталинграду, Красная Армия защищала родную землю как могла, но отступала оставляя родные города и села, потому что фашисты были лучше подготовлены и вооружены, они долго готовились к войне с нашей страной.

За Доном гремели пушки. Над займищем висела рыжая рваная туча. Из тучи с воем вылетали горбатые немецкие самолеты. Они носились над верхушками тополей. Пахло гарью. На Дону шли жестокие бои за переправы.

В последних числах июля гитлеровская армия форсировала реку Дон и заняла на левом берегу казачий хутор Вертячий. Шестьдесят вторая армия, измотанная в боях за донские переправы, откатывалась к Сталинграду. Днем и ночью на разбитых степных дорогах грохотали танки. Тащились обозы, окутанные пылью. Между машин и повозок, еле передвигая ноги, плелись коровы, козы, овцы. Здесь же, в общем потоке, почерневшие от усталости и пыли, шли женщины, дети, старики. А по обочинам дорог колыхалась желтая, высокая пшеница в ожидании своего хозяина. Но труженики уходили на восток. За ними по пятам шагала война. По ночам на западе полыхало багровое зарево. Горели колхозные поля. Война шагала к Сталинграду, где русский солдат одержит первую победу и развеет миф о непобедимости немецкой армии, но это будет потом, а пока горькое и вынужденное отступление.

Тимонины жили на окраине хутора Вербовка. Глава семейства Филипп Дмитриевич, очень переживал, что будет с их хутором и с его семьей когда придут немцы, тревожили его горькие слухи о зверских расправах фашистов над мирным населением хуторов и станиц. Что-то будет с его сыновьями Аксеном и Тимошкой? Ребята бедовые, горячие, несмотря на то, что малолетки.

Аксен и Тимошка минуты не могли сидеть дома. Спозаранку, едва над хутором занимался рассвет, выпьют парного молочка, схватят по краюхе хлеба и за околицу. Мать только головой качала вслед, не успевала и слова молвить.

Аксен был старший. Ему пошел пятнадцатый год. Не будь войны, учился бы он в восьмом классе. Науку Аксен любил, от книжек, бывало, не оторвешь. Придет из школы, похлебает борща второпях – и за книжки. В хате у него был свой уголок. А в уголке этом чего только не было! И карты географические, и самодельные линкоры, и крейсеры, и модели самолетов с красными звездами на крыльях.

Мать с отцом налюбоваться не могли на старшего сына. Аксен рос любознательным парнем, напористым, хотя с виду казался застенчивым. Может быть, за это и любили родители Аксена больше, чем Тимошку.

Тимошка рос по-другому. В школе учился кое-как: застрял на два года в первом классе. Соседский казачонок, Ванюшка Михин, назвал его «недотепой» и жестоко поплатился: Тимошка расквасил Ваньке нос.

Филипп Дмитриевич и счет потерял проделкам Тимошки: то в соседний сад заберется, то на колхозные бахчи, то из рогатки окно кому разобьет. Однажды колхозный сторож, в какой уже раз, пожаловался отцу:

– Уйми, Митрич, своего бандитенка. Опять сегодня шатался по бахчам с дружками.

Филипп Дмитриевич хмуро промолчал, а когда Тимошка пришел домой, взял широкий кожаный ремень и скупо бросил сыну:

– Сымай штаны.

Тимошка шмыгнул носом, переступил с ноги на ногу, покосился на отца и молча повиновался.

Сбросив штаны, он покорно лег на пол и вытянул босые короткие ноги, покрытые ссадинами, царапинами и пылью. Филипп Дмитриевич легонько стегнул его по спине ремнем. Тимошка подобрал руки под голову и молчал. Худенькое тело его с острыми лопатками даже не дрогнуло. Тогда Филипп Дмитриевич приналег на ремень и звонко шлепнул второй раз. На теле отпечаталась красная полоска. Тимошка молчал. Филипп Дмитриевич приналег покрепче. Ремень уже со свистом рассек воздух и впился в тело, а Тимошка молчал.

Удивленный поведением сына, Филипп Дмитриевич отбросил ремень и сказал:

– Вставай, бесенок… Все одно без толку.

Тимошка проворно вскочил на ноги, надел штаны и выбежал во двор. Отец проводил его беззлобным взглядом. Где-то в глубине души шевельнулась отцовская гордость: крепыш, раз под ремнем молчит.

Сыновья росли непохожими друг на друга, и Филипп Дмитриевич опасался, что Аксен и Тимошка не поладят между собой. Но как странно иногда складываются характеры ребят и как часто ошибаются в них родители!

Тимошка был в хуторе первым забиякой, нарывался на любого парня. Но стоило появиться Аксену, Тимошка сразу робел, становился послушным.

Когда началась война, ребята учились тушить зажигательные бомбы, оказывать первую помощь раненым. Но пока война гремела далеко от Дона, эти занятия были похожи на игру. Теперь же, когда пушки и бомбы загрохотали у хуторской околицы, ребята поняли, что война пришла и к ним в хутор.

В это теплое утро грохот артиллерийской канонады приблизился к самому хутору. Казалось, бомбы и снаряды рвались где-то совсем рядом.

Тимошка проснулся первым. Он протер глаза кулаком, прислушался. Потом толкнул Аксена в бок и горячо зашептал ему на ухо:

– Ксеша… Вставай… Ксеша! Немцы идут!

Аксен быстро сбросил одеяло.

– Какие немцы? Ты что, очумел?

Аксен, Тимошка и их друг Семка решили сбегать в разведку и разузнать, далеко ли фашисты. Они далеко убежали от хутора, и по дороге наткнулись на ящик с настоящими винтовками и тут же рядом, обнаружили патроны. Винтовок было двенадцать. Неподалеку в лесочке спрятали обнаруженный арсенал и договорились ни кому о нем не рассказывать. Перед закатом солнца они вернулись в хутор.

На другой день артиллерийская канонада стала медленно удаляться по направлению к Сталинграду, а потом и совсем затихла. Неделю хутор выжидал: оставшиеся жители выходили к плетням, подолгу смотрели на вьющуюся змейкой пойменную дорогу, откуда, по их соображениям, должны были появиться немцы. Но проходили дни, а дорога оставалась пустой. И жизнь в хуторе постепенно входила в свою колею.

Думали, гадали казаки – и не могли ничего понять. Чья же Вербовка? Надолго ли ушли красноармейцы? И зачем они уходили, если немцев не видно? В хуторе не знали, что немцы прорвались уже к Волге и завязали бои на окраинах Сталинграда.

Через несколько дней, после того как в были найдены винтовки, под мостом собралось десятка два хуторских ребят. Сидели на песке. Аксен говорил:

– Красноармейцы которые стояли у нас на хуторе, когда уходили, оставили мне записку напоследок: «Берегите учебники, выше головы, гвардейцы. Мы скоро придем и тогда вы сможете вернуться к учебе!» Вот такое дело… Кто умеет стрелять?

– Я из ружья стрелял, – бойко ответил Максимка Церковников. – На охоте стрелял, с папанькой.

– Ружье не в счет, – махнул рукой Аксен. – Немца из ружья не убьешь.

– Ксеша, – вдруг подал голос Семка Манжин, – мы в самом деле воевать будем?

– А что делали красноармейцы? – нагнулся к нему Аксен.

– Воевали! – удивленно развел руками Семка, что, дескать, за вопрос.

– Зря, что ли, нас гвардейцами назвали?

– Ксеша, – перебил Аксена Максимка, – тут Ванюшка Михин… Просит принять его в нашу компанию…

– У нас не компания, а отряд. Ясно? – Аксен был строг, как настоящий командир.

– Ваньку не принимай, – шепнул Тимошка.

Аксен удивленно глянул на него.

– Не принимай, братан. Плакса он…

– Михин, иди сюда! – громко позвал Аксен.

В круг поднялся щуплый черноглазый мальчонка и с недоверием осмотрелся.

– Хочешь с нами?

– Хочу, – ответил Михин тихо.

– А не забоишься?

– Нет.

– А если к немцам попадешься… Бить будут, может, совсем убьют. Не забоишься?

– Я его знаю, – сказал Максимка. – Ничего парень. Принимай, Аксен.

Аксен отпустил Михина, поднялся.

– А теперь слушай мою команду. – Он заглянул в книжку и скомандовал: – В одну шеренгу становись!

Ребята проворно вскочили, заспорили, кому за кем становиться. Наконец, «гарнизон» был выстроен. Блестели загорелые запыленные голые ноги, ветер надувал измазанные глиной рубашки. Аксен придирчиво оглядел строй и остался доволен выправкой своих подчиненных. Он поднял с земли винтовку и сказал:

– Про эту винтовку никому ни слова! Кто скажет, будем судить! Своим судом…

Про остальное оружие Аксен не сказал никому, даже тем, кого приняли в гарнизон. Кроме него, Тимошки, Максимки да Семки Манжина, о спрятанных винтовках никто не знал.

Стрелять решили в лебеде, на пустыре. Аксен перекинул винтовку через плечо. Патроны он поручил нести Тимошке.

– Пошли, – сказал он просто, забыв, что для этого есть команда.

Низко, почти над самой землей, пронеслись два самолета с черными крестами на крыльях.

– Глядите, ребя! – закричал Семка. – Бумажки бросили!

В небе трепетали розовые листки. Они все ниже опускались к земле, ветром их несло к пустырю. Ребята кинулись подбирать листовки. Аксен поднял один листок. На нем был напечатан крупный портрет Гитлера – с усиками и челкой и текст его обращения.

– Крестьяне Дона, – медленно прочитал Аксен. – Славные донские казаки! Сталинград окружен. Доблестная немецкая армия добивает большевиков. Фюрер дает вам полную свободу. Встречайте германских солдат хлебом-солью. Да здравствует фюрер…

Ребята затихли. Аксен помрачнел. Ветер трепал листовку в его руках.

НОВЫЙ ПОРЯДОК

После первой пулеметной очереди немецких мотоциклистов, выстроившихся на окраине хутора, жители Вербовки опешили: зачем стреляют, когда в хуторе одни бабы и ребятишки? Не иначе, как ошиблись немцы, либо постращать решили. Но когда грянул новый пулеметный залп и пули злыми осами зажужжали по хутору, казаки и казачки заметались в поисках укрытий. Где-то заголосила казачка, где-то раздался тяжелый стон и неожиданно оборвался.

Мотоциклисты на полном ходу ворвались на улицу, поливая свинцом соломенные крыши и окна домов. Звенели стекла. Над садами взвились перья.

Населению было приказано собраться на площади перед правлением колхоза. Шли нехотя, понурив головы, оглядываясь на короткие немецкие автоматы.

На резном крыльце дома, появились два немца: худой блондин, с выражением полного безразличия на лице, и розовощекий, с брюшком, унтер-офицер. Сзади стояли автоматчики. Со двора на толпу молчаливо смотрели холодные стволы пулеметов. Блондин что-то быстро и отрывисто заговорил по-своему. В руке он держал короткий кавалерийский хлыст. И когда кончил говорить, хлыст сухо щелкнул по голенищу сапога.

– Господа казаки, – обратился к толпе унтер-офицер. – Господин обер-лейтенант Фридрих Гук… очень рад… э-э-э… познакомица с вами.

Он замолчал, и в ту же минуту снова послышался резкий отрывистый голос обер-лейтенанта.

– Господин Фридрих Гук, – продолжал переводчик унтер-офицер, – очень рад сообщить вам, что э-э-э… совьетская власть теперь не сучествует… Капут… совь-етская власть… о-эй! – и он повертел вокруг своей шеи рукой, представляя воображаемую петлю, потом выразительно показал на небо. – Великая Германия дает вам свобь-е-ду. Господин Фридрих Гук будет э-э-э… вашим комендантом. Мое имья… э-э-э – господин Асмус. Я буду помощник господина коменданта. Имье-нем великого фюрера мы устанавливаем в вашем селе новый порядок.

Хуторяне слушали, опустив головы.

– Сегодня и навсегда, – продолжал Асмус, – вы должны слушаться господина каменданта и выполнять все его приказы. За нарушение любого приказа – расстрел. Понятно я говорью?

– Куда уж понятнее, – тихо сказал Филипп Дмитриевич.

Асмус оглядел казаков.

– Теперь слушаль меня внимательно… Вам запрещается: ходить по улице после семи вечера, уезжать из хутора без разрешения господина коменданта, пускать незнакомых людей, шуметь, укрывать от солдат фюрера продукты. Излишки немедленно будут конфискованы в пользу немецкой армии. Запрещается иметь русские книги, по которым учились ваши дети. Запрещается закрывать это… ваше поместье…

– Слушаль внимательно! – прикрикнул Асмус. – Повторять не буду! Запрещается: иметь советский деньги, документы, бумага. Запрещается менять год рождения детей. Дети мы возьмем на учет. Когда солдаты фюрера полностью освободят Россию от большевиков, будем обучать ваших детей. Будьте благоразумны, господа казаки, выполняйте наши приказы, и вы будете нами довольны… Вы должны трудица, давать масло, молоко. Мы будем жить с вами карашо.

Толпа вдруг расступилась, и к крыльцу твердой походкой направился человек с непокрытой головой. Он вытянул руки впереди себя. Ветер трепал лохматые края длинного казачьего рушника, а на рушнике лежала краюха ржаного хлеба. Толпа глухо зарокотала, шеи вытянулись. Филипп Дмитриевич скрипнул зубами, глаза его налились кровью. Это был Устин, житель Вербовки, он встречал фашистов, как дорогих гостей. ПРЕДАТЕЛЬ. После чего фашисты назначили Устина старостой села.

– Падаль! – процедил он сквозь зубы, хотя за всю свою жизнь не сказал никому бранного слова.

Вечером Аксен и еще несколько ребят взяли рогатки и когда наступила ночь, начали стрелять по окнам дома Устина, полетели стекла, в доме раздавались крики и визги. Ребята сделали по несколько выстрелов и убежали. Это была первая операция Босоногого гарнизона. Однажды, через несколько дней после этой ночи, ребята увидели на улице старосту. Под правым глазом и на лбу у него были синяк.

– Вот это фона-а-ри-ки, – тихо протянул Тимошка, когда они прошли мимо старосты.

Староста одним глазом пристально посмотрел вслед ребятишкам. Потом, опустив голову, зашагал по улице и скрылся в немецкой комендатуре.

Через несколько дней Аксен снова собрал ребят у моста, на своем командном пункте.

Пришло больше десятка подростков. Аксен выставил дозор, во главе которого послал Семку Манжина, потом спросил у ребят:

– Прошлый раз я велел принести пионерские галстуки. Принесли?

– Принесли, Ксеша!

– Надо их спрятать. Если немцы дома найдут, не сдобровать. Ясно?

Ребята один за другим бережно вытаскивали галстуки из-за пазухи, из карманов и передавали их Аксену.

Аксен свернул галстуки и спрятал их под рубашку.

– Я думаю вот что, – сказал он. – Нужно нам в леса подаваться, соберем отряд из пацанов: наши пойдут, аверинских подговорим, ляпичевских. Гляди, сколько!

– Пацанов в хуторах много, – подтвердил Федя Силкин.

– Потом встретим партизан, – развивал Аксен свои планы.

Ребята смотрели на него недоверчиво: о каких это он говорит партизанах?

Но Аксен верил, что где-то в донских лесах партизаны должны быть.

И они были. И штаб их находился недалеко от Вербовки, километрах в тридцати. Отрядом командовал председатель соседнего райисполкома Воскобойников, с которым Аксен однажды даже фотографировался. Было это в сороковом году, в пионерском лагере на Дону у станицы Нижнечирской. Воскобойников был участником гражданской войны, и ребята пригласили его в гости на свой сбор. Перед наступлением немецкой армии на Сталинград Воскобойников созвал надежных своих товарищей и увел в лес. Отряд действовал на донских переправах, взрывал немецкие склады. Но ничего этого Аксен не знал. И все же ему верилось, что партизаны существуют и он их найдет.

АМБАР

Однажды ребята увидели на краю хутора, амбар, который немцы используют как склад. Тимошка отследил за несколько дней как ведут себя часовые, сколько людей и когда его посещают. И потом решили вытащить от туда продукты, чтобы немцам нечего было есть. Готовились долго. И все получилось, тихо подошли Тимошка и Семка забрались внутрь, остальные ждали за холмом, по условному сигналу подошли к амбару и вытащили большую часть продуктов, тушенку, колбасы и еще кучу всего. Потащили всю добычу в лес. Операция была выполнена отлично. Перед лесом Аксен остановился. Светало.

– Побудьте здесь, – сказал он. – Я посмотрю одно место…

Оставив ребят охранять добычу, Аксен подошел к перелеску, раздвинул кусты. В балочке, на земле лежал человек. Аксен вздрогнул и замер на месте. Его пронзил страх. Он хотел отпрянуть назад, но споткнулся, присел на холодную землю. Он обнаружил раненого русского солдата, который истекал кровью, у него были перебиты ноги. Аксен обработал ему раны и помог перебраться поглубже в лес, сделал солдату место для лежки и немного замаскировал это место. Продукты спрятали здесь же недалеко от солдата. После этой встречи Аксен каждый день приходил к солдату, кормил его, обрабатывал раны и еще они подолгу беседовали.

– Так правда, что Сталинград сдался? -спросил Аксен, однажды у красноармейца.

– Нет, Аксен, фашисты никогда не возьмут этот город. Бои идут жестокие и наш народ сражается героически, а то, что фашисты говорят, так это для того, что бы наши люди в тылу, перестали бороться…. – ответил солдат

После операции Босоногого гарнизона в амбаре, фашисты во всех домах проводили обыски, они искали продукты со склада, врывались в дома извивали людей, но так и не узнали куда делась их провизия, тогда по хутору и поползли слухи, что рядом действуют партизаны.

Через два дня Вербовка опять всполошилась. Кто-то увидел на сельсовете объявление. Но это объявление было совсем необычное. Тремя разными карандашами на листке тетрадной бумаги было написано: «Товарищи! Немцы брешут, что Советская власть разбита. Брешут, сволочи, что Сталинград сдался: город наш, и наши скоро придут. Не верьте гадам».

Внизу красовалась яркая звезда, а под ней стояла подпись: «Партизаны».

Глядя на листовку, Филипп Дмитриевич сразу узнал, кто нарисовал эту яркую звезду, но никому ничего не сказал, решил поговорить с Аксеном дома, один на один.

ПРОТИВНИК НЕРВНИЧАЕТ

В первых числах октября начались первые заморозки. Лужи, образовавшиеся в займище после дождей, подернулись хрупким, прозрачным, как стекло, ледком. Мелкое слюдяное крошево появилось и у берегов Донской Царицы. Ветер, как говорили казаки, повернул с города, с севера.

Немцы все еще продолжали уверять, что Сталинград скоро падет и Россия будет уничтожена, но люди ждали других перемен.

День и ночь тащились через Вербовку тяжелые немецкие тягачи и автомашины. Они шли по широкому грейдеру, к Дону. В кузовах машин сидели унылые солдаты с поднятыми воротниками шинелей и стеклянными глазами смотрели на чужие поля.

– Зачем вы пришли в Россию, фрицы? Что ж вам дома не сиделось? Ведь получите вы скоро все по сопатке- глядя на фашистов говорил Филипп Дмитриевич. И он был прав. Над грузовиками торчали пулеметы. Гитлеровцы не чувствовали себя спокойно в собственном тылу.

Над Вербовкой все чаще стали пролетать самолеты с красными звездами.

Аксеновский гарнизон честно нес службу. В хуторе нет-нет да и появлялись листовки. В них говорилось, что победа придет скоро, что фашисты будут разбиты. Комендант издал приказ о смертной казни каждого, кто скрывает партизан, назначил большую награду за их поимку. Фашисты боялись партизан.

Аксен часто приходил в займище к раненому командиру, приносил ему пищу, перевязочные материалы. Нога у командира начинала заживать. Аксен сделал для него небольшой шалаш в густом перелеске, натаскал сена.

– Так, говоришь, немцы партизан ищут? – спросил красноармеец Аксена, когда тот рассказал ему о приказе коменданта.

– Ищут.

– Это хорошо! – улыбнулся командир. – Взрывать бы склады надо, уничтожать машины, но вы не сможете сделать этого. А вот в страхе держать их – это вам под силу. И это очень здорово. Пусть думают, что действуют настоящие партизаны. Пусть нервничают. На войне и это важно…

ПОЧТОВАЯ ОПЕРАЦИЯ

Новые слухи ошеломили Вербовку. Неизвестные средь белого дня ограбили немецкую почту. Хуторяне передавали друг другу, что почта очищена дочиста, пропали важные секретные бумаги. О похитивших документы ходили самые невероятные слухи. Одни утверждали, что возле почты видели мужчину, загримированного под старуху. Другие видели совсем молодую девушку, которая схватила сумку, села на немецкий мотоцикл и вихрем умчалась с хутора. Третьи говорили, что почту забрал отряд партизан.

Но налет на почту совершили Тимошка и Семка. Сделали сами, никому не говоря ни слова, даже Аксену. Почта находилась в старом доме, дверь которого не запиралась. Может быть, поэтому комендант поставил здесь часового. Тимошка и Семка выбрали минутку, когда часовой пошел в комендатуру, и проникли в дом, схватили два легких мешка и вихрем умчались к оврагу. На почте оказался забытый немцем карабин. Тимошка прихватил и его с собой. Письма отнесли к перелеску и сожгли, а карабин Тимошка спрятал в тайне от всех, даже от Аксена.

Налет был настолько дерзким и быстрым, что пропажу почты немцы обнаружили три часа спустя. За это время трижды сменились часовые. При вызовах на допрос никто из них толком ничего не сказал. А Тимошка и Семка сделали свой вывод, что и такие дела заканчиваются благополучно.

После этого немцы усилили караулы. Казакам и ребятишкам было запрещено показываться на улице после заката солнца. Фридрих Гук грозился сжечь дотла мятежный хутор, если через неделю не будут пойманы «красные бандиты».

Староста все подозрительнее косился на Аксена. Он попадался ему на глаза то на улице, то у калитки дома, то на огороде. Приподнимет шапку, улыбнется, а сам так и пронзит узкими серыми глазками.

Аксен догадался: за ним следят.

А через два дня арестовали отца – Филиппа Дмитриевича. Аксен пришел из леса, от красноармейца домой и застал одну мать. Когда он узнал об аресте отца, лицо его потемнело.

– Достань мне костюм, мама, – тихо попросил он. Мать поняла, что Аксен собрался идти в комендатуру к немцам.

Через несколько минут, он был уже там. Его швырнули в черную крытую машину, которая стояла рядом с комендатурой. Там было уже восемнадцать ребят, две женщины. В углу сидел и его отец.

Да, вот он, почти весь отряд здесь. Все ребята. Как же это случилось? Всех поймали. Все попали в черную машину.

Аксен еще раз осмотрелся, привыкая к полутьме, и увидел, что в машине нет Тимошки и Семки Манжина. Может быть, хоть им удалось скрыться?

Тимошку и Семку Манжина, поймали за деревней, они долго убегали и отстреливались пока не кончились патроны.

Рослый немец схватил Тимошку за ухо и потащил за собой. Другой поднял Семку и пинками толкал впереди себя. Семка хромал, кусал до крови губы, но молчал…

– Тащите, гады! – крикнул Тимошка. – Все одно убегу! Не жить вам фашисты, твари проклятые! Всех перебьют наши! Наши придут отомстят!

Тимошку повалили на землю и начали бить по лицу, по животу, по голове. Рослый автоматчик накрыл волосатыми пальцами Тимошкино ухо и с перекошенным от злобы лицом вывернул его.

Тимошка вскрикнул от дикой боли. Но вдруг вскочил на ноги и, петляя, побежал к селу.

Немец удивился. Смертельно избитый мальчуган с оторванным ухом на его глазах убегал в хутор. Тимошку поймали. Вскоре его втолкнули в черную машину, где сидели все ребята.

Эта машина служила немцам для перевозки мяса. В правом верхнем углу было оконце для вентиляции. Через него в глухую темную машину пробивался тусклый свет.

Сидеть было негде. Ребята пристроились на полу, у стенок. Одни стояли, другие опустились на корточки.

Все молчали. Филипп Дмитриевич, взятый заложником, держал на коленях голову Тимошки и, роняя скупые мужские слезы, теплом ладони согревал изуродованное ухо сына. У кого-то нашелся платок, и Тимошке перевязали рану. В темном углу тихо причитала мать Емельяна Сафонова, принятого недавно в отряд.

– Э-эх, сынки, сынки, – тяжело вздохнул Филипп Дмитриевич. – И что же вы наделали, сынки… Как это у вас вышло? Чего от меня прятались?

Он вздохнул.

Ребята, потупясь, молчали. Молчал и Аксен. Он думал о том, что уже не увидит командира и не передаст ему карту местности вокруг Вербовки и железнодорожной станции, которую по памяти, но почти точно рисовал вечером. И еще подумал, что, действительно, от отца не надо было ничего скрывать. Может быть, в этом и была ошибка?

А может, и не в этом. Только скрывать не надо было. Зря.

– Теперь думайте, – сказал Филипп Дмитриевич, – как обвести извергов.

– Молчать надо, – тихо отозвался Аксен. – Мы ничего не собирались делать. Воровали просто по хулиганству. За воровство убивать не станут. Никто нас не учил воровать, сами хулиганили… Сами по себе. Так и надо говорить. Пусть бьют. Побьют и отстанут. А если про наши планы скажет кто – расстреляют. Всех расстреляют…

– Хорошо сказал Аксен, – поддержал Филипп Дмитриевич. – Вы уж подержитесь, ребятки. Знали, на что шли. Держаться надо.

– Пусть бьют, – вздохнув, сказал за всех Максимка.

– А ты, Михин? – спросил Аксен, и все в машине сгрудились вокруг плачущего Ванюшки.

– Перестань, – продолжал Аксен. Неожиданно он положил ему руку на плечо и совсем по-дружески заговорил: – Ну чего ты трясешься? Смотри, ребята вон не боятся, а их тоже бить будут. Может, побольше твоего будут бить.

Ванюшка всхлипывал, глотая слезы.

– Держись со всеми заодно. Будь смелее, – продолжал Аксен.

– Стра-ашно, – всхлипнул Михин.

– А ты погляди на нас. Мы-то не плачем… Успокойся. Ну отлупят еще, подумаешь! Выйдем – все заживет. А скоро наши придут, батя твой вернется с войны. Поживем еще! Батю-то помнишь?

– По-омню…

– Ну вот… батю увидишь. Потерпи только, Ваня, все терпят. Нам тоже нужно потерпеть.

Михин затих. Кто-то дернул его за воротник, сорвавшимся голосом спросил:

– Ну, чего молчишь?

– Не тревожьте его, ребята, – спокойно сказал Аксен. – Он не выдаст…

До вечера немцы никого не вызывали. Но когда спустились сумерки, в машину пришел Фридрих Гук и вытащил Михина. Сердца заключенных тревожно застучали и замерли.

– Знал, сволочь, кого брать, – мрачно заметил Филипп Дмитриевич.

Михина привели в знакомую комнату с грязным полом. Посреди комнаты стоял широкий голый стол. Рядом лежал толстый кабель с оголенным концом. Михин увидел кабель, и судорога сковала его тело.

– Кто вешаль листовки? – спросил переводчик.

Михин дрогнул, но промолчал.

– Кто руководиль бандой? – холодные глаза немца пронзили подростка.

Михин молчал. Комендант щелкнул пальцем. Вошли два автоматчика, молча подхватили Михина, раздели донага и бросили на стол. Асмус поднял кабель, очистил его перчаткой. Плеть свистнула и впилась в загорелую спину подростка. После этого удара Ванюшка все рассказал фашистам…

7 НОЯБРЯ

После Михина на допрос вызвали Максимку Церковникова. А через час автоматчики внесли его в машину и бросили на пол в окровавленных лохмотьях. Максимка был избит до полусмерти. Он тяжело стонал. Следом за Максимкой увели Семку Манжина и вскоре швырнули его на пол, такого же избитого и бесчувственного.

Аксен поднял разбитую голову Семки и с дрожью посмотрел на его раны. Семка открыл на минуту глаза, шепнул полопавшимися губами:

– Михин …… -, – и снова потерял сознание…

Аксена вызвали предпоследним. В машине терзались измученные товарищи.

Аксен сошел по ступенькам на землю. Ночь была сырая, темная. Срывались мелкие капли холодного дождя.

В комнате, превращенной в камеру пыток, сидели Фридрих Гук и Асмус. Следы крови на полу были притерты, стол накрыт белой скатертью.

Фридрих Гук улыбнулся тонкими губами и указал на стул. Аксен спокойно сел, положил руки на колени.

– Господин комендант предупреждает, – заговорил переводчик, – если ты будешь говорить правду, тебя не будут бить.

Аксен молчал.

– Зачем ты вороваль немецкие продукты?

– Есть охота, – спокойно ответил Аксен.

– Кто заставляль вас?

– Никто.

– Врешь!

– Ей-богу, господин переводчик, – Аксен поднял наивные глаза и улыбнулся.

– Вы маленькие партизаны. Вы вороваль продукты для партизан. Вы вешаль листовки. Вы имейте винтовки!

Аксен равнодушно выслушал Асмуса и неторопливо ответил:

– Про партизан я ничего не слышал. Брехня это.

Комендант поднялся из-за стола и одним ударом сбил Аксена на пол. Потом его раздели и били оголенным кабелем. Аксен закусил губу и молчал. Когда его швырнули на пол, но упрямый рот так и не разомкнулся. Тогда комендант присел на колено и разжал зубы полумертвого Аксена дулом пистолета. Изо рта хлынула кровь.

В ту минуту, когда Аксена уносили в машину, на пороге появился Тимошка в сопровождении двух автоматчиков. Увидев Аксена, он бросился к нему, но его швырнули на пол. Тимошка вскочил и, поправив повязку на ухе, шагнул к столу. Но четыре руки крепко вцепились в него.

– Отпустите! – крикнул Тимошка. – Я хочу говорить с господином комендантом.

Фридрих Гук глянул на переводчика и кивнул автоматчикам. Тимошка расправил руки, подошел к столу.

– Ты хочешь рассказать, – начал Асмус и поперхнулся.

Тимошка, собрав последние силы, наотмашь ударил Михина в лицо. К нему кинулись автоматчики, но он огрызнулся:

– Не трожьте, гады… Сам лягу.

Плеть свистела и рвала кожу на худой спине Тимошки. Михин закрыл лицо руками и дрожал от ужаса. Но никто не услышал ни крика, ни стона Тимошки… Казалось, он умер.

На рассвете, когда все арестованные были допрошены и, избитые, дрожали на полу холодной машины, дверь неожиданно открылась. Аксен, пересиливая боль, приподнял голову, увидел три темные фигуры и вдруг услышал русскую речь:

– Потерпите, братишки… Недолго мучиться осталось. Немцу капут скоро… Слышите, братишки?

Говорил рослый мужчина. Голос у него был хрипловатый, но ласковый и душевный.

– Кто ты? – тихо спросил Аксен.

– Пленные мы… Немцы на работы пригнали из Калача. Нашлись тут и среди ихнего брата люди, пропустили до вар… Нате вот, хлебца принесли вам…

Пленный опустился на корточки перед Аксеном и положил три маленькие буханки хлеба.

– Спасибо, – сказал Аксен.

Пленный продолжал шепотом:

– Окошко тут у вас в машине есть. Вон там, – и он указал на угол. – Пролезть можно… Поняли? – И он торопливо поднялся. – Ну, до свидания, братки. Держитесь. – И все трое покинули машину.

Аксен молча уставился на оконце, в которое пробивались первые блики хмурого рассвета. Да, в это оконце можно пролезть. Сердце у Аксена бешено заколотилось.

– Ребята, – тихо сказал он. – Ребята… мы можем бежать.

Арестованные жадно подняли головы.

– Как? – спросил Максимка.

– В окно.

– Бежим! – загорелся Тимошка.

Аксен повернулся к нему и еще тише проговорил:

– Но если мы убежим, сожгут весь хутор… Из-за нас сожгут… Комендант так и сказал… Вот… думайте, ребята.

– Сожгут, – тяжело вздохнул Филипп Дмитриевич.

– Побежишь? – спросил у Тимошки Аксен.

– А ты?

– Я? Я… нет…

Жуткая тишина наступила в машине. И уже до самого рассвета никто не сказал ни слова о побеге. А когда оконце совсем посветлело, думать об этом было поздно.

Шел дождь. Холодный мелкий дождь. Над Вербовкой и донским займищем клубился запоздалый туман.

Трещали сороки. Вербовка тонула в холодном мраке. Крыши домов почернели, улицы прижались к земле, словно прячась от дождя. Настало утро.

Весь немецкий гарнизон был на ногах. Приехали полицаи. Автоматчики месили грязь от дома к дому, вытаскивали на улицу женщин, детей, стариков и, подталкивая их в спину, гнали в конец хутора, к разрушенной ферме. Хуторяне хмуро косились на стволы автоматов. Чавкала грязь под ногами. Моросил бесконечный дождь.

Арестованных построили у черной машины. Аксен и Тимошка стояли рядом, взявшись за руки.

Аксен нагнулся и тихонько шепнул: – С праздником, тебя Тимоха…

– И тебя, братан… – ответил Тимоха.

Да, сегодня был праздник. Двадцать пять лет исполнилось Советской власти. Бывало, в этот день хутор уже с утра гремел песнями, дома были украшены красными флагами. А теперь… Вот как пришлось праздновать…

– Снять шапки! – скомандовал фашист.

Шеренга повиновалась. Недалеко послышался треск мотоцикла. Через минуту к машине подкатил комендант. Фридрих Гук был в непромокаемом плаще с капюшоном. Он передал что-то переводчику и пошел вдоль строя. Потом медленно стал возвращаться. Вот комендант дернул за вихорок Семку Манжина, потом прошел дальше, остановился перед Аксеном, всей пятерней потянул за чуб. Потом рядом с Аксеном и Семкой оказались Тимошка, оба брата Егоровых, Костя Головлев, Емельян Сафонов, Никифор Назаркин. Последним из строя комендант выхватил Ванюшку Михина.

Фридрих Гук пересчитал отобранных, потом махнул рукой. Всех десятерых окружили солдаты и погнали на край хутора.

– Прощай, батя! – крикнул Аксен.

– Сынки… Сынки мои, – Филипп Дмитриевич бросился было к арестованным, но два автоматчика грубо схватили отца за руки и потащили в машину.

– Меня убейте, меня! – кричал Филипп Дмитриевич.

Автоматчик ткнул его прикладом в спину.

Десятерых обреченных, избитых и полураздетых детей, затолкали в сарай. Через минуту оттуда вывели первую пятерку ребят, связанных рука к руке.

– А-о-й! – вскрикнула в толпе женщина и навзничь упала в грязь. – Ироды! Звери!

Толпа зажимала автоматчиков. Вдруг от сарая ударил пулемет. Пули прошли над головами казаков. Кто-то упал, кто-то кинулся к плетню, но получил пинок в спину и растянулся в грязи.

– Крестьяне! – начал Асмус. – Эти маленькие бандиты служили Советской России. Они будут расстреляны… Красные все будут убиты…

– Врешь, гад! – звонкий мальчишеский голос зазвенел над толпой.

Это крикнул Тимошка. Асмус побелел от злобы. Он стал кричать и ругать женщин. А полицаи и двое автоматчиков прикладами толкали ребят к сараю.

Аксен и Тимошка оказались в первой пятерке. В этой же пятерке был и Ванюшка Михин. Пятерых ребят повели к силосной яме.

Их поставили у самого края ямы. К Аксену подошел староста Устин-предатель.

– Пока – ехидно усмехнулся он. – На том свете увидимся…

– Отойди, сволочь! – Аксен, бледнея, добавил: – Придут наши, отомстят за нас, фашистская морда! Понял?

Зрачок пулемета приподнялся. Аксен обнял одной рукой брата и высоко вскинул голову, будто хотел увидеть в эти последние минуты своей жизни все притихшее родное займище, все донские леса и плесы, всю широкую степь, всю огромную страну. Увидеть и в сердце унести с собой. И все кончилось ... фашисты расстреляли ребят...

Дождь на минуту перестал. В разрыве туч блеснуло солнце. Кинуло с вои лучи на землю и снова спряталось. Казалось земля казацкая стонала и плакала по этим детям, которые погибли за Родину, по этим настоящим маленьким мужчинам. Они верили в победу, за нее отдали свои жизни, и не было на всей земле такой силы, которая могла бы сломить эту веру.

ТАК ПОГИБЛИ ГЕРОИ: Егоров Николай – 12 лет, Горин Василий – 13 лет, Тимонин Тимофей – 12 лет, Тимонин Аксен – 14 лет, Егоров Василий – 13 лет, Манжин Семен – 9 лет, Назаркин Никифор – 12 лет, Махин Иван – 11 лет Головлев Константин – 13 лет, Сафонов Емельян – 12 лет.

Десять ангелов улетели в небо… Отдали свои жизни за Родину.

... А через месяц пришли наши. Устина – предателя поймали и судили его позорным судом… Весь хутор. После чего расстреляли.

Прошло несколько лет. Война давно закончилась. После войны двое ребят из хутора Вербовки были призваны в ряды Советской Армии и направлены в войска по охране военных немецких преступников, совершивших злодеяния на оккупированной территории Советского Союза. В одном из лагерей вербовцы случайно столкнулись с немцем, которого звали Фридрихом Гуком. Обер-лейтенант был пленен советскими солдатами при паническом отступлении фашистских войск из-под Сталинграда. Он скрывал, что был комендантом в казачьем хуторе и учинил расправу над подростками.

При расследовании Фридрих Гук во всем сознался и даже представил фотографии, сделанные им в день расстрела ребят и тайно спрятанные. Вербовцы написали об этом своим землякам в хутор. Не ушел палач от расплаты!